История Казанского направления МЖД

Ипполит Матвеевич и Остап, напирая друг на друга,
стояли у открытого окна жесткого вагона и внимательно
смотрели на коров, медленно сходивших с насыпи, на
хвою, на дощатые дачные платформы.

Все дорожные анекдоты были уже рассказаны. "Старгородская
правда" от вторника прочитана до объявлений и
покрыта масляными пятнами. Все цыплята, яйца и маслины
были съедены.

Оставался самый томительный участок пути -- последний
час перед Москвой.

-- Быково! -- сказал Остап, оглянувшись на рванувшуюся
назад станцию. -- Сейчас пойдут дачи.

Из реденьких лесочков и рощ подскакивали к насыпи
веселенькие дачки. Были среди них целые деревянные
дворцы, блещущие стеклом своих веранд и свежевыкрашенными
железными крышами. Были и простые деревянные
срубы с крохотными квадратными оконцами -- настоящие
капканы для дачников.

Налетела Удельная, потом Малаховка, сгинуло куда-то
Красково.

-- Смотрите, Воробьянинов! -- закричал Остап. -- Видите
-- двухэтажная дача. Это дача Медикосантруда*.

-- Вижу. Хорошая дача.

-- Я жил в ней прошлый сезон*.

-- Вы разве медик? -- рассеянно спросил Воробьянинов.

-- Я буду медиком*.

Ипполит Матвеевич удовлетворился этим странным
объяснением. Он волновался. В то время как пассажиры с
видом знатоков рассматривали горизонт и, перевирая сохранившиеся
в памяти воспоминания о битве при Калке,
рассказывали друг другу прошлое и настоящее Москвы*,
Ипполит Матвеевич упорно старался представить себе Государственный
музей мебели. Музей представлялся ему в виде
многоверстного коридора, по стенам которого шпалерами
стояли стулья. Воробьянинов видел себя быстро идущим
между стульями.

-- Как еще будет с музеем мебели, неизвестно. Обойдется?

-- Вам, предводитель, пора уже лечиться электричеством.
Не устраивайте преждевременной истерики.
Если вы уже не можете не переживать, то переживайте
молча.

Не найдя поддержки, Ипполит Матвеевич принялся переживать
молча.

Поезд прыгал на стрелках. Глядя на поезд, семафоры
разевали рты. Пути учащались. Чувствовалось приближение
огромного железнодорожного узла. Трава исчезла --
ее заменил шлак. Свистали маневровые паровозы. Стрелочники
трубили в рога. Внезапно грохот усилился. Поезд
вкатился в коридор между порожними составами и, щелкая,
как турникет, стал пересчитывать вагоны:

-- Белый изотермический, Ташкентская, срочный возврат,
годен для рыбы и мяса, оборудован крючьями.

-- Темный дуб, палубная обшивка, мягкие рессоры,
спальный вагон прямого сообщения.

-- Дюжина товарных Рязано-Уральской дороги. Измараны
меловыми знаками.

-- Срочный возврат в Баку, нефтяные цистерны.

-- Пролетарии всех стран, соединяйтесь. Вагон-клуб
Дорпрофсожа* М-Казанской дороги.

-- Раз, два, три... Восемь... Десять... Платформы, груженные
лесом.

И вдруг, в стороне, забытый ветеран -- обтрепанный
вагон-микст* с надписью: "Деникинский фронт".

Пути вздваивались.

Поезд выскочил из коридора. Ударило солнце. Низко,
по самой земле, разбегались стрелочные фонари, похожие
на топорики. Валил дым. Паровоз, отдуваясь, выпустил
белоснежные бакенбарды. На поворотном кругу стоял
крик. Деповцы загоняли паровоз в стойло.

От резкого торможения хрустнули поездные суставы.
Все завизжало, и Ипполиту Матвеевичу показалось, что
он попал в царство зубной боли. Поезд причалил к асфальтовому
перрону.

Это была Москва. Это был Рязанский вокзал -- самый
свежий и новый из всех московских вокзалов*.

Ни на одном из восьми остальных московских вокзалов
нет таких обширных и высоких зал, как на Рязанском.
Весь Ярославский вокзал, с его псевдорусскими гребешками*
и геральдическими курочками, легко может поместиться
в его большом зале для ожидания.

Московские вокзалы -- ворота города. Ежедневно эти
ворота впускают и выпускают тридцать тысяч пассажиров.
Через Александровский вокзал входит в Москву иностранец
на каучуковых подошвах, в костюме для гольфа -- шаровары
и толстые шерстяные чулки наружу. С Курского попадает
в Москву кавказец в коричневой бараньей шапке с вентиляционными
дырочками и рослый волгарь в пеньковой
бороде. С Октябрьского* выскакивает полуответственный
работник с портфелем из дивной свиной кожи. Он приехал
из Ленинграда по делам увязки, согласования и конкретного
охвата. Представители Киева и Одессы проникают в столицу
через Брянский вокзал. Уже на станции Тихонова Пустынь
киевляне начинают презрительно улыбаться. Им великолепно
известно, что Крещатик -- наилучшая улица на
земле. Одесситы тащат с собой тяжелые корзины и плоские
коробки с копченой скумбрией. Им тоже известна лучшая
улица на земле. Но это не Крещатик -- это улица Лассаля,
бывшая Дерибасовская. Из Саратова, Аткарска, Тамбова,
Ртищева и Козлова в Москву приезжают с Павелецкого вокзала.
Самое незначительное число людей прибывает в
Москву через Савеловский вокзал. Это -- башмачники из
Талдома, жители города Дмитрова, рабочие Яхромской
мануфактуры или унылый дачник, живущий зимою и летом
на станции Хлебниково. Ехать здесь в Москву недолго.
Самое большое расстояние по этой линии -- сто тридцать
верст. Но с Ярославского вокзала попадают в столицу
люди, приехавшие из Владивостока, Хабаровска и Читы --
из городов дальних и больших.

Самые диковинные пассажиры -- на Рязанском вокзале.
Это узбеки в белых кисейных чалмах и цветочных халатах,
краснобородые таджики, туркмены, хивинцы и бухарцы,
над республиками которых сияет вечное солнце.

DennisM пишет:сразу Ильф и Петров вспоминаются

Спойлер:

Спойлер:

DennisM пишет:В Живом журнале - подборка фотографий 1912 года с линии Москва - Арзамас.